Родителям
Азбука общения
Трудные родители, несчастливые дети
Третий - лишний
Обыкновенная семья: мама, папа и дочка. Обыкновенные проблемы: дочка не слушается, убегает из дому.
Однако удивительные вещи обнаруживаются в недрах некоторых обыкновенных семей, и самые банальные детско - родительские конфликты оборачиваются фатальными, зачастую безнадежными проблемами, корни которых сидят в детстве родителей, а может быть уходят в еще большую глубину, глубину поколений.
Молодые родители и десятилетняя дочь.
С первого взгляда можно подумать, что мать привела на консультацию двоих разных по возрасту детей.
Женщина — рослая, с большими руками и ногами, очень громким голосом и ярким макияжем, выглядит еще более массивной возле своего бледного, бесцветного, субтильного мужа.
Однако не разница в габаритах создает превратное впечатление об их родственных взаимоотношениях; ее материнская забота о нем обнаруживается в каждом движении: она вешает его куртку, разматывает шарф, сначала ему, потом дочке, одергивает ему пиджачок, дочке платье, вводит обоих ко мне в кабинет, рассаживает и приступает к изложению проблемы не дожидаясь моих вопросов.
Девочка, мол, невыносимо трудная, на все всегда только нет, но это бы еще ничего, да вот ссорится и скандалит с отцом, он же выгоняет ее из дома.
Нет, вы не подумайте, что это он всерьез, он такой нервный, такой ранимый, он только кричит в сердцах:
Убирайся, вон из моего дома, иди собирай вещи!
А она, просто поразительный характер, принимает его слова всерьез, собирается и действительно уходит.
И хорошо еще, если к бабушке, а то и на вокзалах уже не раз ночевала, с милицией искали.
Выговорив все это буквально на одном дыхании, она вдруг спохватывается, замечает, что дочка сидит здесь же, взглядывает на капризно нахмуренное лицо мужа и решительно заявляет, что они, родители, желали бы обсудить поведение ребенка в ее отсутствие.
Лишь только девочка скрывается за дверью, лицо отца разглаживается, он удовлетворенно вздыхает и вступает в разговор.
При этом беседовать он, похоже, расположен исключительно о собственной персоне, своих настроениях, страхах, детских и недетских травмах, о хрупкой своей нервной организации и крайне неустойчивой психике.
Его громогласная и напористая жена слушает его не дыша.
Их двое, у них диалог, я — третья.
Когда я вмешиваюсь, задавая конкретные вопросы про дочку, он с явной неохотой отвлекается от своего повествования и ждет, пока жена закончит о скучном и даст ему наконец еще поговорить о том, что его действительно очень и очень занимает: о себе.
Собираю то, что называется ранний анамнез: как носила, как рожала, кормила ли?
Спрашиваю: Это была запланированная беременность, желанный ребенок?
Смотрят оба, как будто бы не вполне понимают вопрос: Ну что вы, она родилась только через год после свадьбы, вы об этом спрашиваете, да? У нас нормальная семья, и ребенок, все как положено...
— А когда же с девочкой стало вам трудно?
— С первого дня! Поверите ли, она все время что-то требовала, а потом еще и обижаться по любому поводу стала.
— И все театр, все сплошное лицемерие,— вступает в разговор отец,
— Вы знаете, она вообще очень на меня в детстве похожа, я тоже был такой же врун и плакса, только можете мне поверить — у меня-то были на то причины.
Видели бы вы мою мамашу!
— Может быть, и у вашей дочки есть основания для обиды?
— Может, и так, я человек вспыльчивый.
Так пусть протестует, я жду поступка. А то все слезы, да угрозы пустые.
— Что за угрозы?
— Уйду из дому, из окошка брошусь!
— А вы?
— Бросайся, говорю, да нет, кишка тонка!
— Но ведь одну угрозу она уже выполнила, из дому уходила, вы не боитесь ее спровоцировать?
— Говорю вам, она устраивает театр, на пустом месте устраивает, на поступок она не способна!
Он повторяет все это, так же сидя вполоборота ко мне, лицом к жене, и она так же согласно ему кивает!
И снова я не могу отделаться от ощущения, что это сын жалуется матери на соседскую девчонку, а мать восхищается им безмерно и eго успокаивает...
Зачем они пришли в консультацию, задаю я весьма и весьма назревший вопрос.
Мы пришли, чтобы вы нам помогли с ребенком.
Хорошо, но не пора ли поговорить с этой комедианткой и притворщицей?
Беседа наша, между тем, длится уже более часа, однако родители и не вспомнили, что ребенок томится под дверью, изнывая в ожидании и печальных раздумиях о том, как родители сейчас на нее мне жалуются.
Более того, на мое предложение позвать девочку и оставить нас вдвоем, отец надувается и капризно тянет:
Так вы еще с ней беседовать собираетесь? Зачем, я вам сам все расскажу и намного лучше, и вообще, помогать нужно мне, а не ей.
Вот видите,— умиляется жена,— вы так ему понравились, что он теперь и уходить не хочет.
Ни умиления, ни сочувствия, нужно признаться, этот младенец не вызывает.
Но в одном он прав — в помощи он и в самом деле нуждается.
Узел взаимоотношений в этой семье необходимо постараться распутать, постараться понять, почему муж так инфантилен, эгоцентричен, жесток; почему жена с такой готовностью соглашается на роль его матери, становится стеной между мужем и миром, между мужем и собственным ребенком.
Распутывать этот узел придется еще и потому, что если все оставить как есть, наступит момент, когда их маленькая дочка решит, что она не просто третья, но третья — лишняя.
И тогда она оставит их, наконец, вдвоем, оставит навсегда.
Мать-и-мачеха
Родители обращаются в психологическую консультацию, когда с возникшими в жизни семьи проблемами самостоятельно справиться им оказывается не под силу.
Конфликты бывают острейшие; однако собственно скандалы с криком и выяснением отношений прямо во время консультации случаются не часто.
Мать привела ко мне 17-летнюю дочку три месяца назад.
У той на счету уже были три, совершенные недавно и с небольшими интервалами, суицидальные попытки.
Девочка была подавлена и буквально одержима идеей собственной никчемности и несостоятельности во всех сферах жизни:
Я неудачница, ни на что не гожусь, у меня ничего не получится, меня никто, даже мама, не любит, я никому не нужна и сама я себя ненавижу...
Потребовалось три месяца совокупных усилий психолога и психиатра, чтобы успешно справиться с этой ситуацией.
Работа была непростая, поскольку приходилось все время преодолевать сопротивление матери.
Она, вроде бы, и не могла не соглашаться с нами: дело серьезное, ведь девочка трижды попадала в реанимацию.
Однако ее это скорее раздражало, чем вызывало сочувствие.
По всему было видно, что, приводя дочь в консультацию, тратя деньги на терапию, она лишь делала то, что должно; переживания девочки оставались ей глубоко чуждыми.
Мать испытывала не боль и тревогу, а злость и неловкость от того, что из-за дочери оказалась в столь дву¬смысленном, по ее разумению, и щекот¬ливом положении, что ей приходится обращаться за психологической помо¬щью, которая, как она говорила, без душевного стриптиза, глубоко ей про¬тивного, невозможна.
И сегодня, прямо с порога, с видом мученицы, указывая на мрачную, насупленную дочь, она возвещает:
Кончилась депрессия, началась агрессия!
И принимается за перечень последних ссор и обид; девочка молчит недолго, начинается словесная перепалка, крик, слезы, приходится употребить власть, чтобы приостановить скандал.
Они умолкают; но злоба и враждебность между ними висят в воздухе...
Приходится только удивляться, как коротка человеческая память, как скоро забыла эта женщина свои слезы и бдения в приемной реанимационного отделения.
Впрочем, такова природа психологической защиты, вытеснения.
Чувство вины — тяжелое чувство; его осознание мучительно для личности.
И услужливая память матери выстраивает на поверхности сознания череду недавних оскорблений и грубостей, на которые ее дочь и в самом деле более чем щедра.
За деревьями актуальных и конкретных обид, оказывается, не видно леса истинного конфликта, а именно там таятся настоящие опасности.
Нужно сказать, представление о родителях, всегда и всюду беззаветно и преданно обожающих своих детей,— это такой же миф, как и уверенность в обязательных неблагодарности, равнодушии и жестокости всех, без изъятия, детей.
Очень и очень часто в отношениях родителей с детьми присутствуют и ревность, и соперничество, и враждебность, и вина, и страх.
Очень и очень часто мать играет провоцирующую роль в конфликтных ситуациях в семье.
Так происходит, как правило, когда она сама имела в детстве опыт тяжелых взаимоотношений с собственной матерью.
Тому много есть различных причин, и дело здесь не только в неразрешенности Эдиповой коллизии, что в подобных случаях в первую очередь приходит на ум всякому мало-мальски начитанному человеку, поднаторевшему в популярном психоанализе.
Испытав в детстве горечь и отчаяние, пережив холодность и жестокость матери, такая женщина оказывается неспособной искренне любить — и собственную дочь в том числе.
Не ощущая привязанности к ребенку, она мучается чувством вины и угрызениями совести, психологической защитой от которых служат сверхзаботливость, гиперопека и демонстративное чадолюбие.
В основе такого поведения нет живого чувства, питается оно лишь сознанием необходимости исполнения родительского долга и потому неизбежно оборачивается тотальным контролем, неадекватной требовательностью, пренебрежением личной свободой ребенка, полным к нему неуважением.
Эмоциональную выхолощенность такой заботы дети определяют безошибочно и, понятное дело, сопротивляются ей.
Чем ребенок старше, тем это сопротивление становится более яростным, реакции более брутальными, даже агрессивными, вот только агрессию свою подросток, как известно, всегда готов обратить против себя.
И совершенно не случайно, что чаще всего к агрессивному, любой направленности, поведению подростка вынуждает именно чувство душевного одиночества и недостаточности материнской любви.
Вот и моя пациентка не раз говорила, что чувствует себя в родной семье Золушкой, думает иногда, что мать и не мать ей вовсе.
Переживания дочери мучительны и подлинны. Но и матери достается: ведь девочка, ощущая себя Золушкой, ведет себя совсем не кротко.
Да и мать не вполне вписывается в столь ясный и однозначный в своей злобности и коварности образ сказочной мачехи...
Желтые цветы, похожие на одуванчики, которые раньше других появляются на первых проталинах, снабжены удивительными листьями: с одной стороны они замечательно теплые и мягкие, с другой — отвратительно холодные и жесткие.
Две стороны листка одного и того же растения.
Оно называется мать-и-мачеха.
Лучшее – враг хорошего
Бессмертная формула Хотели как лучше... , похоже, является формулой жизни не только общества в целом, но и отдельно взятой семьи.
Ну разве не благими побуждениями руководствуются любящие родители, когда проверяют каждый шаг ребенка, учатся вместе с ним не только в школе, но и в вузе, детально вникают в нюансы его взаимоотношений со сверстниками, переживают вместе с ним все хитросплетения школьных интриг, служат поверенными его детских и не детских тайн, когда требуют соблюдения правил и режима, приучают к дисциплине, осуществляя тотальный контроль.
Хотят родители как лучше, однако результат зачастую оказывается плачевным.
Чтобы понять, почему так получается, нелишне попробовать разобраться, чем же нередко на самом деле являются эти благие намерения и отчего тактика муштры, делает всю воспитательную стратегию в семье безнадежно провальной.
В психологическую консультацию иногда приходят оба родителя, чаще — мать приводит ребенка.
Отец, делегированный семьей сопровождать пациента,— случай редкий, всегда имеющий специальную причину: быть может, матери нет в живых, или состоялся такой, не часто встречающийся развод, когда ребенок почему-то остался с отцом, или же роль матери в семье столь ничтожна, что доверить ей сколько-нибудь ответственное дело считается невозможным...
Необычность ситуации вынуждает меня сразу поинтересоваться, где мать мальчика, почему она не смогла прийти.
Ответ получаю четкий и категорический: Она у нас женщина, подверженная фантазиям, моментально впадает в панику и истерику, понятие дисциплины ей чуждо, толку от нее вы все равно не добились бы...
Мой собеседник причесан волосок к волоску, с прекрасной выправкой, застегнут на все пуговицы и крючочки, в прямом и в переносном смысле.
С ним 12-летний мальчик, образцово-показательный на вид и с совершенно зареванным лицом.
Здоровается вежливо, садится ровненько, как отец, спинки стула спиной не касается, колени тесно сомкнуты, пятки вместе, носки врозь; заметно, что напряжен до последнего предела.
Жалобы на внезапно возникающие у мальчика вспышки раздражительности с криком, слезами, категорическим отказом подчиняться распоряжениям отца.
— У нас вообще,— рассказывает отец,— вся жизнь подчинена строжайшей дисциплине.
Я, знаете ли, убежден, что порядок важнее всего, я требую неукоснительного соблюдения режима дня, слежу постоянно, чтобы он занимался как следует.
— И как же следует?
— У нас все расписано по минутам, иначе нельзя добиться высоких результатов и в учебе, и вообще в жизни.
— А мальчик, он согласен с вами?
— Неважно, согласен он или нет, он должен подчиняться.
— Но он подчиняется не всегда, отказывается?
— Да не то чтобы отказывается. Вот истерики стал устраивать, плачет, кричит.
Особенно по выходным, подумайте, прямо с утра телевизор хочет смотреть.
Но с этим бы я еще справился, так вот в последнее время его утром в выходные не добудишься, не поднимешь, говорит: Зачем мне просыпаться?
Это же прямо патология какая-то, ведь в выходные столько нужно успеть, и я не на работе, могу проследить.
— Но ведь нужна и передышка, вы не согласны?
— А как же, лыжи, прогулки, это обязательно, только он все это не любит, ему бы телевизор или музыку свою слушать, и главное — все норовит в своей комнате закрыться.
— Всякому человеку нужно одному побыть, хотя бы иногда, вам не кажется?
— Может быть, вы и правы, но прохлаждаться времени нет, иначе он ничего в жизни не добьется, а что такое быть неудачником, я-то знаю, можете мне поверить!..
Говоря все это, отец мальчика выглядит не просто взволнованным, он явно страдает.
Похоже, что на этот раз в психотерапии нуждается в первую очередь именно он, а потом уж мальчик.
Чем же страдает этот человек?
Его мучение называется перфекционизм, то есть стремление к немыслимому совершенству.
Однако немыслимого совершенства достигнуть трудно, если не невозможно.
В род недуга это стремление превращается, когда ему сопутствует низкая самооценка.
Самооценка моего собеседника в течение последних лет не просто снизилась, она рухнула, рухнула вместе с развалившимся привычным порядком.
— Структура, в которой прослужил всю жизнь, разрушена полностью.
Я не остался без работы, но прежнего положения теперь не имею, у меня все время ощущение потери почвы под ногами.
Я постоянно беспокоюсь и боюсь, что и с воспитанием сына не справлюсь. Я, может, и давлю на него, но желаю ему только добра!
Вот что точит моего собеседника, вызывает у него постоянную тревогу и напряжение, вынуждает осуществлять тотальный контроль и беспрерывно теребить и дергать сына, ведь он — его единственная теперь надежда на успех.
Мудрено ли, что мальчик устал и не хочет по утрам просыпаться.
Вот так и получается у любящих, заботливых родителей, глаз не смыкающих в попечении о своих детях.
Они и правда хотят как лучше, но не зря сказано: лучшее — враг хорошего.
Источники:
- Брук Ж. Руководство для детей, у которых трудные родители / пер. с франц. О.В. Кустовой. – СПб.: Светлячок, 2001.- 160 с.
- Вроно Е. Трудные родители, несчастливые дети. //Семья и школа № 7, 1996 г.
- Коляда М. Г. Семейная энциклопедия воспитания ребенка: 3 000 вопросов что делать, если....– Ростов н/Д: Феникс, 2007. – 448 с.
- Некрасовы З. и Н. Перестаньте детей воспитывать – помогите им расти. – М.: София, 2006. – 415 с.
