Муниципальное бюджетное учреждение
Централизованная библиотечная система г.Ижевска Библиотека им. Н.К.Крупской Центр психологического просвещения
 

Уважаемые читатели!

С 17 сентября наша библиотека вновь открыта для всех желающих.
Ждем Вас!

Записаться на организованную экскурсию по обновленной библиотеке можно по тел. 8(3412) 46-51-35

Новое на сайте!!! Рефераты для студентов Скачать учебники

Все о подростке

 

vseslozhitsa.ru

 

Номинант конкурса

Сам себе психолог

Искусство общения

Знаковая среда человечества

Информационным устройством является уже клетка. Живая клетка, разумеется.
Жить— значит противостоять энтропии, космическим силам, которые стремятся всякую организацию превратить в хаос, любую энергию — в тепло.
В чем источник подобной твердости живого перед лицом Вселенной? В гибкости живого. Постоянство его внутренней организации достигается за счет непостоянства структуры.

Нет и атома в организме, который не заменялся бы новым. Клетка, этот микроскопический организм, ежесекундно обменивается веществами с окружающей средой. Наряду с этим идет обмен энергии.
Оба процесса, оказывается, немыслимы без обмена информации. Все три вида обмена переплетены между собой так тесно, что разделить их можно только теоретически.
Тогда не так уж, видимо, неправы были индийские философы, говоря о душе клетки. В известном смысле и у клетки — животной или растительной — есть душа: способность принимать, сопоставлять, использовать и хранить информацию.

Развитые многоклеточные организмы снабжены для этого нервной системой и специальными приемниками информации — органами чувств. Наличие души, психики у таких существ уже никем не отрицается. Но в пестром потоке реальности, отображаемой психикой животных, нас будет интересовать сегодня особый тип информации: знаки.

Цыпленок обращается в бегство при виде коршуна. Иначе говоря, образ коршуна, возникший в его психике, вызывает эмоцию паники. Но такова же его реакция и на силуэт коршуна, вырезанный из картона!

Самец рыбы-колюшки начинает брачный танец, встретив самку с раздутым брюшком. Но можно побудить его к тому же самому деревянной моделью рыбки с раздутым брюшком!

И вот мы подходим к границе обширнейшей области исследования — области знаков. Когда от некоторого образа реальности отделяется, абстрагируется самое значимое — в наших примерах это силуэт, характерная форма объекта — перед нами лишь первый вид знака.
Это сигнал объекта. Умение извлекать из реальности сигналы делает живое выживающим; это умение передается по наследству. Далее, в ходе приспособления к среде запоминаются условные сигналы.
Животное не видит и не чует хищника, однако проносящееся мимо стадо антилоп опознается как сигнал близкой опасности. Условный рефлекс, поразительный механизм фиксации условных сигналов приобретает в процессе жизни едва ли не первостепенное значение.
Следующий вид знака возникает там, где животные переходят к групповому образу жизни. Здесь знак — это средство оповещения друг друга о том, что происходит вне группы, внутри группы или в организме отдельного индивида, принадлежащего группе.
Знак такого рода выдающийся немецкий психолог Карл Бюлер называет симптомом (в отличие от сигнала).

Выражение Маяковского простое как мычание утратило смысл с тех пор, как этология, наука о поведе¬нии животных, обнаружила по меньшей мере одиннад¬цать разновидностей мычания в коровьем стаде.
Харак¬терные оттенки мычания сопоставлены со значимыми для стада ситуациями, обстоятельствами. Угрожающее мычание быка отличается от благодушного.
Точно так же панический вопль обезьяны воспринимается другими обезьянами как знак опасности, а не как призыв к обильному корму. Функция знака-симптома — обеспечить взаимодействие животных во имя коллективного выживания.
Может быть, голосовой аппарат или мимическая мускулатура сохранены и выношены эволюцией не столько для обслуживания организма, как это делают сердце, почки, печень, конечности, сколько для обслуживания стада? И далее — вида? Симбиоза, содружества видов?

Тогда решающим свойством знака-симптома оказы¬вается его общепонятность для взаимодействующих существ. В голове каждого из них один и тот же знак про¬буждает представление об одном и том же факте действительности.
Можно думать, что пониманию симптомов животные обучаются в группе сызмальства. Начинают они, вероятно, с простого подражания мимике старших, с воспроизведения звуков, принятых в стаде, стае. Условный рефлекс скрепляет в их психике эти звуки, позы и так далее — с реальными обстоятельствами.
Правда, дело вряд ли исчерпывается простым научением. У никогда не встречавшихся стад, если это животные одного вида, очень сходные мимические, голосовые, жестикуляторные повадки.
Следовательно, научаются тому, что уже запланировано эволюцией, задано генами. Кажется, о знакообмене и, более того, о специфической для каждого вида форме знакообмена позаботилась сама при¬рода.

Что же снабжено знаками-симптомами, что означено у животных? Какие из множества образов и сигналов действительности? Немногие. Это — ситуации критические для взаимодействия и коллективного выживания. Опасность, пища, ссора, влечение, недовольство, забота, страдание, радость, коллективная оборона или агрессия... Кажется, все. Не так обстоит дело у людей.

Давайте задумаемся: много ли вокруг нас или внутри нас такого, чего мы не могли бы описать словами? Хотя бы неточно, неуверенно, приблизительно? Пожалуй, мало.
А ведь слова не что иное, как знаки. Основной фонд нашей знаковой системы. Если представить себе знаки в виде ярлычков, то мы, люди, оклеиваем словами-ярлычками практически все, что можем воспринять. Конечно, мы делаем это не наилучшим образом.
Время от времени приходит большой художник и, пользуясь известными словами, открывает нам глубинные психологические состояния, никем до сих пор не выраженные, а потому неизвестные нам, хотя и знакомые интуитивно.
Приходит крупный ученый и обогащает нас новыми словами, которые точнее прежних означивают реальность, являясь плодом более тонкого ее препарирования, более мощного постижения.
Но все это не отменяет сказанного: у нас, людей, означивается словами почти все, а не только критические обстоятельства, как это мы наблюдали у животных. Почему?

Предполагается следующее. Чем более тесное взаи¬модействие требуется сообществу животных для коллективного выживания, тем большее число знаков-симптомов находится у них в обращении. Вероятно, взаимодействие между нашими обезьяноподобными предками было совершенно уникальным для животного мира.

В самом деле, не научись люди сообща охотиться и работать, они бы вымерли. В науке высказывалось мнение, что немаловажную роль в возникновении человечества сыграли ледники.
Если бы к услугам предков оставались леса, круглый год изобилующие плодами, в совместном труде не было бы необходимости. Но тогда мы представляли бы собой к сегодняшнему дню не более чем разновидность обезьян.
В холоде и голоде ледниковых бедствий человек-одиночка, не располагая ни когтями тигра, ни шерстью медведя, ни мышцами мамонта, имел мало шансов на выживание.
Совместные действия были сча¬стливым — и единственным — выходом из положения. Производимые людьми орудия заменяли им клыки и бивни.

Но как раз коллективное производство орудий охоты и труда требует означивания массы вещей. Мастер может сказать ученику: Подай мне это и попросту ткнуть пальцем, но сообщая о своей работе посторонним, он вынужден присвоить имя и этому и тому, и еще многому. Знак, соотнесенный с отдельным предметом, Карл Бюлер назвал символом.

Из только что отмеченного различия между человеком, и животным — из различия в объеме означенной реальности — немедленно вытекает еще одно. Животное, пользуясь знаками, соотносит их с нерасчлененными конгломератами воспринимаемого.
Здесь, видимо, не существует отдельных объектов, предметов; все сплетено в единую, неразрывную ткань. Человек, производя орудия, должен был выделить объекты в уме, чтобы затем воспроизвести их в натуре. Далее, ему пришлось извлечь из предметов их свойства, как если бы они существовали вне предметов.

Все это означивалось символами-словами. И вот слова-знаки стали свободно парить над реальностью, причем один и тот же знак может опуститься на разные ее фрагменты, разные объекты.
Камень — это и скала, и булыжник, и обтесанная плита. Круглое — это и солнце, и голова, и яблоко. Производство орудий научило нас также отмечать существенные свойства предметов, существенные связи между ними. Само понятие существенности отражает потребности практики.
Существенно, зелена ли трава, но несущественно, зелен или красноват камень для нако¬нечника стрелы, если и зеленый, и красноватый одинаково прочны и удобны для обработки.

Итак, для человека реальность опредмечена, в то время как для животного она размыта. Любопытно, что остатки такой диффузности можно встретить в языках народов, длительное время развивавшихся вне всеобщей культуры.
Американский исследователь Боас обнаружил, что в эскимосском языке нет слова снег. Снег, лежащий на земле, называется апут, но снег, возвышающийся в сугробах, — кимуксук ; падающий снег — кана, но снег, уносимый ветром, — пиксир-пок.

Однако если мир для человека опредмечен, то это коренным образом изменяет его восприятие реальности. Он не впитывает ее пассивно, а забрасывает в ее пучину невод, сплетенный из абстрагированных предметов и свойств.
Он видит мир сквозь сито усвоенных с детства знаков-символов. А из этого следует очередное, третье, различие между знаками у животных и у человека.

Поскольку человек перерабатывает немалую часть поступающей информации в знаках, а не чисто-чувственных образах, знаки у него начинают выполнять особую функцию. Не только внешнекоммуникативную — функцию оповещения других, но и функцию оповещения самого себя о происходящем.
Человек отчитывается об этом перед самим собой, как отчитывался бы — в тех же шансах — перед другими. Не в этом ли разгадка сознания, то есть сознания: знания о реальности совместно с другими?
Знак соотнесен в нашей голове не только с внешним предметом, но и со всем знаковым ситом, сквозь которое мы глядим на мир. В этой нашей знакомой системе он обретает форму понятия о предмете, хотя по отношению к предмету он всего лишь ярлычок!
Яр¬лычок можно сменить: стул в древнерусском языке звучал как стол — отсюда, кстати, слово престол, — понятие остается прежним: то, на чем сидят.

Следующая, четвертая, особенность человеческих фактов — их искусственность, внешняя непохожесть на тс вещи, которые ими означены. В классическом труде о пчелах немецкий биолог Макс фон Фриш описал, как пчела-разведчица сообщает свое донесение о найденном корме рабочим пчелам.
Она ходит по особой кривой, по которой дает указание о направлении полета. При том она трясет брюшком, и число этих сотрясений выражает объем усилий, которые необходимы, чтобы добраться до цели. Представим себе теперь человека, который совершает бег на месте, изображая числом подкидывания коленок дальность расстояния...
Куда экономнее и быстрее — сказать! Некоторые из наших слов изобразительны, например жужжание . Но того, кто надеется по облику слова восстановить означаемое, ждет настоящий конфуз.
У Вяземского описан самонадеянный итальянец, пытавшийся судить таким образом о незнакомых ему русских словах. Слово телятина он истолковал как нежное обращение к женщине, а слово дружище — как грубое ругательство. Еще бы: первое так мягко, а второе так скрежещет...

И эта-то особенность человеческих знаков открывает нам их следующее, пятое, отличие от знаков животных. Я уже говорил, что знаки, принятые у животных одного вида, однотипны, их форма задается в основном генетически. Повадки белого медведя сходны в обоих полушариях, несмотря на тысячи километров расстояния.
Но немец картавит не потому, что он немец, а потому, что он из Берлина. В Баварии он бы усвоил иное Р. Человеческие знаки обретают свою форму исключительно за счет соглашения между людьми. Вот этот предмет наши предки согласились называть стол, предки немцев — der Tisch, предки англичан — the table.

Но ни один из знаков стола не тщится быть его звуковым изображе¬нием. Он — чистая условность, за которой стоит условленность, конвенция. Она складывалась исподволь и передавалась из поколения в поколение не генетически, а с помощью культуры: сначала устно, затем в письме, специально изобретенном для закрепления знаков в их предметной и смысловой соотнесенности.
Вся гигантская система человеческих знаков может быть представ¬лена как свод конвенций о том, что как называть и что чем считать. Эти конвенции заключались не нами, но они и сейчас заключаются каждую секунду. Я говорю об условливании родителей с младенцами.

Это — мама, это — папа; это действие — дай, это — возьми. Вот так вести себя — плохо, а так — хорошо.

Об одном африканском племени известна любопыт¬ная вещь. Если крокодил съедает женщину, зазевавшуюся у реки, то для племени это указание... На что бы вы думали?
На то, что пора истребить крокодилов? При¬звать женщин к осторожности? Выставлять на реке пост наблюдения? Нет: на то, что следует предложить крокодилу еще одну женщину — жертву от племени, дабы задобрить чудовище. Такова существующая у племени конвенция о связи явлений.

Конвенции в ходе истории отмирают — чтобы смениться новыми. Они переплетаются, противоборствуют, побуждают людей к войнам и трудам. Свод конвенций, это звездное небо знаков с мерцающими значениями, с появлением новых и сверхновых светил, — А-Й; составляет культуру человечества, или его знаковую среду.

Известный французский мыслитель и исследователь Пьер Тейяр де Шарден ввел понятие ноосферы, от нос, разум по-древнегречески, и по аналогии с другими оболочками земли: литосферой, биосферой, атмосферой. Живое не может существовать вне биосферы.
Ей принадлежит и человек, но как личность он не существует вне ноосферы. В сущности, что такое личность? Это то, что происходит с индивидуальной человеческой психикой в результате ее раннего включения в знаковую среду.

Случай с Маугли не взят Киплингом из головы. В Индии действительно ходили слухи о детях, воспитанных волками. Причем эти маугли бегали на четвереньках, кусались, будто бы тявкали по-волчьи и после долгого терпеливого воспитания с трудом усвоили несколько слов и несколько правил человеческого поведения.
Воспитание было скорее дрессировкой. В облике человека, казалось, жил волк, и превратить его в личность так и не удалось... Впрочем, до сих пор не удалось и доказать, что такие дети — воспитанники волков. Скорее всего, это умственно-дефективные или просто заброшенные дети.
Как бы то ни было, они росли вне знако¬мой среды. В реальности киплинговский Маугли невозможен... Тарзан из знаменитой киносерии — фикция. Реальный Тарзан вызывал бы в нас ужас, жалость отвращение.
В начале прошлого века немецкий младенец по имени Каспар Гаузер много лет рос в конуре, не зная людей: пищу ему приносили, когда он спал. Легенда гласит, что он был незаконнорожденным сыном вельможи, и тот, мягко говоря, способ воспитания имел целью устранить претендента на власть.
Так это или нет, но появившись однажды на городской площади Нюрнберга, Каспар вел себя как животное. Он не умел говорить, но этому его впоследствии чуть-чуть научили. Невозмож¬ным оказалось научить его воспринимать окружающее и реагировать на него — как люди.

Маугли, Тарзан, Каспар Гаузер, конечно, обладают индивидуальной психикой, как обладают ею волки, дельфины, ящерицы, рыбы. Но личностью они не обладают, как и эти существа.
Только знаковая среда, окутавшая человеческого младенца, превращает его сырую психику в личность. И личность тут же приступает к своему главному делу: к знакообмену с этой средой, с другими личностями.

Если бы все знаки, которыми мы обмениваемся, материализовались в трехмерные предметы, нам открылось бы фантастическое зрелище: миллиарды людей почти непрерывно перебрасываются, жонглируют яркими шариками, кубиками, трубочками...
Причем многих давно нет в живых, но на нас все еще сыплются, низвергаются подброшенные ими знаки, и мы ловим, жадно ловим... Находим общий язык.

Ведь знаковую среду, культуры можно определить и как систему языков. Я имею в виду не только так называемые естественные языки — зулусский или русский. И не только искусственные, как язык глухонемых или язык шифровок. Есть язык взглядов.
Язык поз. Язык умолчаний. Язык специальных терминов и символов. Тысячи языков искусства. Личность тем богаче, чем больше языков внятны ей.

Часть языков можно назвать жесткими, как предлагает математик Василий Васильевич Налимов. Каждому знаку в таком языке соответствует одно, строго определенное понятие. Таков язык математических символов.
Таков идеал юридического языка. Естественный язык, тот, на котором мы изъясняемся, лишен такой жесткости. В нем много слов с расплывчатым, неодно¬значным смыслом, и это может привести в ярость пе¬данта. Мы не будем приходить в ярость.
Ведь реальность неизмеримо богаче наших понятий о ней, а потому и не должна им в точности соответствовать. Процесс позна¬ния мира бесконечен. Пока одни понятия наполняются все более узким смыслом, другие теряют почву под ногами, рассыпаются и требуют замены. Это естественная динамика конвенций.

Наряду с жесткими, существуют мягкие языки; но о том, что это все те же языки, ученые заговорили совсем недавно. Таков, например, язык пантомимы. Когда мим изображает, как он тянет веревку или идет по краю пропасти, мы читаем в его пластике понятные вещи.
Но вот он начинает производить движения, не похожие ни на что. Если бы он отгонял от себя кого-то, отступал назад, закрывая лицо руками, это читалось бы как ужас. Но он делает другое. Мы не можем полностью перевести его высказывания на язык понятий и, однако, понимаем их. Во всяком случае многие испытывают взволнован¬ность и благодарны артисту за то, что он нам сказал.

Один из основоположников джаза в России, Валентин Парнах, был поражен прежде всего пластикой негритянских музыкантов. И оставил редкое по выразительности описание джаза как пантомимы. Вот оно.
Барабанщик... непрерывно, пружинно подскакивает на стуле... Истуканизируется. Упругий манекен... Подбрасывает и ловит во время игры барабанные палочки. Перекрещивает их. Вбирает-ввинчивает голову в плечи. Прерывно выкидывает обратно.
Сидя, спотыкается выразительным плечом. Прицеливается — ударяет палочкой в гонг... Взмах — прицел — острый крюк... Саксофонист выразительным движением локтя закупоривает млеть саксофона медной заклепкой...
Пианист иронически - вдохновенно закидывает голову... Одно плечо выкидывает вперед, обрушивается... Пальцы ерзают по клавиатуре. И вот как заключается это описание:

Отчетливая иероглифика мимического оркестра открывает прогрессии разнообразных чувствований, среди них — новый пафос, веселье, иронию, новую нежность.

В устройстве подобных языков есть общее: они состоят не только из иероглифов неведомого смысла, но сочетают иероглифику хотя бы с некоторыми, уже известными нам, знаками.
Конвенция здесь такова: одни знаки будут выражать общепонятное, но другие вы вольны наполнить тем смыслом, какой подскажет ваше воображение и настроение.
Вероятно, без такой конвенции искусство было бы мертво — не только авангардное, но и реалистическое искусство. Где нет простора для нашей фантазии, нет искусства.

Знаковая сеть, сплетенная человечеством, поистине удивительна. Ребенок опутан ею, но это не мешает его росту: она растет вместе с ним и превращается затем в крылья!
Она, эта сеть, может становиться чрезвычайно густой, как это бывает в науке, и тогда с ее помощью в наш мозг поступают детальнейшие факты.